Здравствуйте, друзья! Хотите чего-то нового? Ведь все эти надоевшие сервера с безграничным донатом, кучи неадекватных детишек уже порядком надоели! Это похоже на бездонную пропасть, полную мерзости и печали! но у всего есть конец! Вот и этой пропасти пришел конец! Вы встретили этот сервер! Вот вы спросите, чего такого в этом сервере?
- Сообщения
- 259
- Реакции
- 259
- Баллы
- 220
Навеяно творчеством @olimpiada80 и @a_Dm.
Он не помнил как оказался здесь. И смутно помнил немногое из того, что было перед тем, как он обнаружил себя в этих дивных горах, покатых и круглых, словно плечи сказочного богатыря. И брызги жёлтых и красных цветов, покрывшие саваном эти горы, стали путеводными звездами в его памяти.
Он не помнил своего имени, тот ящичек в голове, где хранилась табличка с его именем, вдруг оказался пуст. Он спокойно воспринял это необычное явление, в череде других загадок, но пока он был один, ему не требовалось имя, а позже... стоит ли задумываться о неведомом будущем, если забыто прошлое?
Все воспоминания до Барьера его покинули, он утыкался головой в напряженные ладони и думал, думал, пока его череп не начинал раскалываться от пульсирующей боли, но вспомнить так ничего и не удавалось. Барьер отделил его жизнь "до", если она вообще была, от жизни "после".
Да и с "после" не всё ладно, Барьер в его памяти, словно голодный хрот, проглотив его прежнюю жизнь и, не утолив голода, уже раскрывал пасть на это "после" и бежал по его следу.
С чего началось это "после"?
Редкие вспышки света в мраке беспамятья.
Он смутно помнил стеклянную маленькую комнату, рунические надписи, горящие в воздухе перед его лицом, невозможность пошевелиться, сковавшая его тело и чувство эйфории и радости. Страха не было. В тот миг он легко прочитал эти надписи, понял, принял, чтобы вскорости забыть. Забыть, как забыл всё то, что видел за пределами той комнаты.
Ещё одна редкая вспышка - какой-то заброшенный город. Дождь?.. Да, шёл дождь, гремел гром, дорога, покрытая размозжённым кирпичём пополам с каменной крошкой и скользкая от битого стекла, зарастающая бурьяном дорога была под ногами. Ощеренные осколками стекла тёмные оконные провалы, полусорванные с петель или вовсе отсутствующие двери, слезающая жирными лоскутами краска... Нет, город не был сильно разрушен в местной войне, он разрушался сам, от старости, от отсутствия внимания людей. Дождь припустил, свитер оконательно намок и ледяным компрессом прилип к спине. Спасаясь от дождя, он забрёл в дом, с висящей на одном гвозде вывеской "Hotel", но пройти дальше прихожей и лестницы не смог: двери в комнаты оказались неожиданно крепкими, а он не намеревался их выламывать.
Гроза бушевала снаружи, сотрясая дом громовыми раскатами, внезапно заливая прихожую призрачными фиолетоватыми вспышками молний. Он сидел на полу, обхватив руками колени и привалившись спиной к холодной стене. Его колотило от холода, пробирающегося к телу через безнадёжно мокрую одежду. Плохо владея телом, он попытался отодвинуться от лужицы, стекающей с него, и прислонился заледенелой спиной к одной из внутренних дверей. Невесть почему, эта дверь излучала слабое тепло, он стал согреваться и незметно заснул.
Проснулся ночью, окончательно согревшийся и голодный, гроза ушла. Автоматическим движением сунул руку в сумку, нашарил кусок жёсткого как деревяшка вяленого мяса, завернутого в грязную и мятую бумажонку с полуистершейся типографской надписью на ней: "Объедайка". Таких свёртков было 15. Он не помнил откуда они взялись в суме, и где он подобрал старую, подванивающую гнилью и плесенью заплечную суму.
Подкрепившись, он вышел из полнившегося нежданными шорохами и жалобными скрипами старого дома. На небе было марево, кажется он впервые взглянул на небо и не знал каким оно должно быть. Но откуда-то пришло понимание "неба", как бездны над его головой, и он уже тогда знал, что смотит на "небо".
Перекинув суму через плечо, зашагал сперва по дорожке, а позже свернул в проулок и долго блуждал между заборами, перепрыгивая лужи, оскальзываясь и временами теряя равновесие, так, что только близость забора спасала его от купания в грязных и холодных лужах.
Память выдав вспышку воспоминания, заволоклась туманом. Что было дальше? Кажется за забором ржала хорда... Или это было позже? Словно по шатким мосткам он перебирался от одной вспышки воспоминания до другой, через реку беспамятья... Или небытия? Да, заржала хорда и вот тогда он впервые увидел его. Хмарь на небе разогнало, проглянул ослепительный квадрат Селены, стало яснее от холодного и колкого света, и тогда он различил в тени ниши существо. Тёмные провалы глаз с горящими в них красными угольками ненависти ко всему живущему, нездоровый, зеленоватый цвет кожи на голом торсе, и грязная рвань на бёдрах, в которой угадывались бывшие в далёком прошлом тёмно-синими штаны. Интуиция заменила отсутствие опыта. Позвоночник продрало холодом, он задрожал и, мгновенно развернувшись, бросился бежать, не разбирая дороги, по лужам, поднимая грязные фонтаны, хлюпая моментально промокшими ботинками...
Его осушило и согрело Солнце. Вокруг были горы и неряшливо разбросанные по округе дома, домишки и целые владения. Он шёл по дороге, невесть как поднятой над землёй на добрую сотню ли, а слепящий глаза куб Дневного Светила мягко касался его замёрзшего и дрожащего тела и дарил животворное тепло. На этой дороге было безопасно. Это, да ещё маленький заброшенный магазинчик - всё что осталось в памяти об этом этапе его странствия.
А потом были те самые, так запомнившиеся ему горы. Цветистая сумасшедшая кипень хрупких растений на скудном зелёном ковре травы. Стоящие у горизонта скалы с островерхими макушками и укрытые пологом снега. И невыразимо высокое небо того непостижимого ультрамаринового оттенка, каковой бывает только весной. С этого момента, теперь подвластная ему память, начинает услужливо разворачиваться, как свёрнутая для хранения лента су. В тот момент его так поразило кипение быстротечной жизни в горном разнотравье, что он машинально сорвал желтый цветок, вдохнул его пьянящий пряный аромат, завалился на спину и утонул взглядом в небе. Небо не давило на него сверху, не прижимало его плечи к земле, напротив, ему казалось, что он парит и небо было под ним, бездонное, с лёгкими клочками жемчужных облаков, и он держал на плечах эту траву, эти волшебные горы, эту землю, не позволяя ей упасть в небо. Ему стало легко, чувство покоя поглотило его и незаметно он уснул, сжимая желизну лепестков в руке.
Волею случая, этот цветок не превратился в труху в его кармане, лишь слегка поблекло буйство всех оттенков жёлтого цвета.
Он отвлёкся от дум, поднял голову и взглянул на сколоченный его руками столик в углу комнаты. На нем стоял горшок с тем самым желтым цветком, будучи пресаженным в землю он снова заиграл красками и выпустил нежно-изумрудный листок.
На миг в его голове промелькнула мысль, что там, "до", такого не могло случиться, чтобы засохшее растение вернулось к жизни, но мысль была слишком мгновенной и неосязаемой, чтобы её уловить и обдумать.
Тогда, в горах он впервые задумался о своём будущем существовании. Какая-то сила, поселившаяся в нём, привычно повелевала и он послушно исполнял её требования: нарыл земли, разглядывая, как та послушными компактными кубиками ложится из-под лопаты, и снова где-то на задворках его сознания словно сверкнула мысль "как странно" и уподобясь рыбе ушла в глубину быстрее, чем он смог её уловить. Как автомат, он собрал накопанную землю в суму, у скального выступа нарубил угля и камня, просеяв руками траву собрал несколько зернышек дикой сорницы. В мечтах он уже видел маленький домик из желтого камня, плетень вокруг нескольких грядок, напоённой водой, жирной, черной земли и себя бережно укрывающего землицей семена. В тот момент он уже ясно понимал, что так увлекшая его охота на рогатых карбо, приносящая ему от случая к случаю вкусное мясо, а ещё кожи на пошив одежды и брони, тачание обуви, слишком зависима от происков проказницы Фортуны.
А через несколько дней после этого события, он повредил ногу, убегая в ночном лесу от скелета. К счастью, скелет за ним не погнался, но наутро лодыжка распухла и попытка опереться на правую ногу вызывала боль до помутнения в глазах. Не могло быть и речи искать безопасности на дереве, карабкаясь на него с пульсирующей болью в ноге вечером! Оставалось только ползти, надеясь на милость Фортуны, что лес закончится раньше, чем наступит ночь, принося в мир исчадий, отвергнутых адом.
И он полз, весь день, с краткими остановками для восполнения сил, и весь вечер, уже понимая тщету своих усилий, и чувствуя наступление, грозящей страшной смертью, ночи, живо представляя как коварная стерва Фортуна, вильнув тощим задом, отворачивается от него и отдаёт на растерзание созданий Тьмы. От ползанья по каменистой почве, усеянной камешками, сучками и еловыми иглыми, он разодрал рукава куртки в локтях и протёр левую штанину на бедре, и сквозь эти прорехи виднелась стёртая до мяса кожа, покрытая местами подсыхающей, местами сочащейся кровью. Его живот был в таком же состоянии, с тех пор, как где-то после полудня оторвалась последняя застёжка куртки, одетой на голое тело.
Привалившись к дереву, он заставил себя встать, твердо решив, не сдаваться покорно, как курик, тёмной нечисти, сражаться пока ещё может дышать.
-- Как глупо... -- прошептали его запёкшиеся губы и он подарил кривую ухмылку падающему в ельник Солнцу.
"Больше всего на свете мне хочется вновь увидеть лик Солнца, не умирать одному в ночи, как-то дотянуть до утра, снова, хоть разик, на полминуты, узреть карабкающийся на небосвод Светоч Дня, а тогда и умереть можно." -- заполнила сознание единственная мысль. Стоя на этом месте, он проводил осколки светила между стволами, в последний раз, и только тогда заметил на фоне пламенеющего закатного куба Солнца, как трафарет, двускатную крышу домика. Видение держалось миг, пока лучи Солнца простреливали ельник, затем стоящий вокруг лес мгновенно окутала тьма, лишь небо, постепенно отдающее свою силу набирающим яркость звездам сумрачно освещало полянку, где держась за ствол дерева стоял он. Больше мыслей не было, пока он полупрыгая, полушагая, торопливо ковылял к небольшому строению, крышу которого видел в последние мгновенья заката. Боль отступила, как всегда бывает, стоит встретится с грозящей гибелью, лишь тупыми волнами расходясь от лодыжки по телу.
Домик был небольшой, бревенчатый, дверь открылась легко и сразу: замков на двери отродясь не водилось, только внушительный засов с внутренней стороны. На этом достоинства домика и заканчивались: внутри кроме верстака, печи и сундука с хозяйскими вещами, было хоть шаром покати, а широкие прорубленные окна не знали стекла и холодный и влажный, тягучий ночной воздух беспрепятственно вливался через них в дом. Сука Фортуна обнадёжив, снова швырнула его в полымя. К счастью, в доме был потолок, и осветив комнату факелами, он забрался на чердак, забился в угол, обнажил меч и вскорости забылся тяжёлым сном. Раны немилосердно горели, расходясь кругами боли по всему телу, и проснувшись ночь он отрешенно подумал, что, пожалуй, Нутряного Огня ему не миновать. Но к утру стало лучше.
В первый из дней в лесном домике, он срубил пару молоденьких ёлочек на подпорки и скоро смог бодро прыгать на одной ноге вокруг домика. Позади домика обнаружилось озерцо, и он накопав песка выплавил стекло и остеклил пустующе оконные проёмы. Затем, дни потянулись своей чередой, он щадил ногу, собирал расстения, учился ловить рыбок в пруду, плавил железную руду, добытую раньше, в тех горах. И сокращал порции мяса, чтоб растянуть его на всё то время, пока нога не заживёт.
Полдюжины дней он прожил в этом домике, питаясь вяленым мясом карбо из оскудевающих запасов, добавляя к ней когда пучок лесной кислицы, когда яблоко, затерявшееся в листве, когда небольшого окунька, пойманного руками. Тогда он и понял ту нехитрую истину, что охота может быть лишь развлечением для здорового тела, а огород - основа существования в этом мире.
Он продолжил свой путь в воспоминаниях. В лесном домике, он изготовил каменные инструменты и железный меч, о том, чтобы позариться на хозяйское добро, речь даже не могла зайти -- этот дом спас ему жизнь, а со старухой Судьбой и молодухой Фортуной не шутят. Уже собравшийся уходить, он выложил из сумы немного угля в благодарность за спасение и на мятом клочке бумаги с оставшимися от надписи буквами "ЕДАЙ", написал благодарственную записку хозяевам и придавил её булыжником.
Позже он пополнил запас пищи, добыл много древесины. Еловый лес закончился, потянулся новый лес: стволы в 4 обхвата подпирали небо, буйство зелени и переплетения лиан мешали идти, это был тропический лес, он уже знал тогда это слово -- "тропический", но не сознавал откуда оно взялось. Та непостижимая часть его самого, что гнала от стеклянной комнаты до тропического леса, заставляла искать уголь и рыжие кубики железной руды, она делилась с ним знанием о Мире. Но он был занят тогда выживанием, чтобы замечать такие "мелочи".
- Голову можно сломать. -- фыркнул он, поднялся из жалобно заскрипевшего кресла и подошел к широкому окну его Собственного Дома. За окном, волны катили свои валы и с остервенением обрушивали их на песчаный берег, в бесплодной попытке смыть его. Брызги, захватив песчинки, бились в стекло и бессильно стекали вниз, оставляя грязные потёки. Восточный Океан штормило пятый день. Он развернулся и взглянул в окно напротив, выходящее на восток, рядом с которым стояла кровать. Там, волны, которым повезло миновать Остров Пятницы, демонстрировали свою спину и скоро растворялись в грозном Океане.
.....---==[ Nameless, yet ]==---.....
Он не помнил как оказался здесь. И смутно помнил немногое из того, что было перед тем, как он обнаружил себя в этих дивных горах, покатых и круглых, словно плечи сказочного богатыря. И брызги жёлтых и красных цветов, покрывшие саваном эти горы, стали путеводными звездами в его памяти.
Он не помнил своего имени, тот ящичек в голове, где хранилась табличка с его именем, вдруг оказался пуст. Он спокойно воспринял это необычное явление, в череде других загадок, но пока он был один, ему не требовалось имя, а позже... стоит ли задумываться о неведомом будущем, если забыто прошлое?
Все воспоминания до Барьера его покинули, он утыкался головой в напряженные ладони и думал, думал, пока его череп не начинал раскалываться от пульсирующей боли, но вспомнить так ничего и не удавалось. Барьер отделил его жизнь "до", если она вообще была, от жизни "после".
Да и с "после" не всё ладно, Барьер в его памяти, словно голодный хрот, проглотив его прежнюю жизнь и, не утолив голода, уже раскрывал пасть на это "после" и бежал по его следу.
С чего началось это "после"?
Редкие вспышки света в мраке беспамятья.
Он смутно помнил стеклянную маленькую комнату, рунические надписи, горящие в воздухе перед его лицом, невозможность пошевелиться, сковавшая его тело и чувство эйфории и радости. Страха не было. В тот миг он легко прочитал эти надписи, понял, принял, чтобы вскорости забыть. Забыть, как забыл всё то, что видел за пределами той комнаты.
Ещё одна редкая вспышка - какой-то заброшенный город. Дождь?.. Да, шёл дождь, гремел гром, дорога, покрытая размозжённым кирпичём пополам с каменной крошкой и скользкая от битого стекла, зарастающая бурьяном дорога была под ногами. Ощеренные осколками стекла тёмные оконные провалы, полусорванные с петель или вовсе отсутствующие двери, слезающая жирными лоскутами краска... Нет, город не был сильно разрушен в местной войне, он разрушался сам, от старости, от отсутствия внимания людей. Дождь припустил, свитер оконательно намок и ледяным компрессом прилип к спине. Спасаясь от дождя, он забрёл в дом, с висящей на одном гвозде вывеской "Hotel", но пройти дальше прихожей и лестницы не смог: двери в комнаты оказались неожиданно крепкими, а он не намеревался их выламывать.
Гроза бушевала снаружи, сотрясая дом громовыми раскатами, внезапно заливая прихожую призрачными фиолетоватыми вспышками молний. Он сидел на полу, обхватив руками колени и привалившись спиной к холодной стене. Его колотило от холода, пробирающегося к телу через безнадёжно мокрую одежду. Плохо владея телом, он попытался отодвинуться от лужицы, стекающей с него, и прислонился заледенелой спиной к одной из внутренних дверей. Невесть почему, эта дверь излучала слабое тепло, он стал согреваться и незметно заснул.
Проснулся ночью, окончательно согревшийся и голодный, гроза ушла. Автоматическим движением сунул руку в сумку, нашарил кусок жёсткого как деревяшка вяленого мяса, завернутого в грязную и мятую бумажонку с полуистершейся типографской надписью на ней: "Объедайка". Таких свёртков было 15. Он не помнил откуда они взялись в суме, и где он подобрал старую, подванивающую гнилью и плесенью заплечную суму.
Подкрепившись, он вышел из полнившегося нежданными шорохами и жалобными скрипами старого дома. На небе было марево, кажется он впервые взглянул на небо и не знал каким оно должно быть. Но откуда-то пришло понимание "неба", как бездны над его головой, и он уже тогда знал, что смотит на "небо".
Перекинув суму через плечо, зашагал сперва по дорожке, а позже свернул в проулок и долго блуждал между заборами, перепрыгивая лужи, оскальзываясь и временами теряя равновесие, так, что только близость забора спасала его от купания в грязных и холодных лужах.
Память выдав вспышку воспоминания, заволоклась туманом. Что было дальше? Кажется за забором ржала хорда... Или это было позже? Словно по шатким мосткам он перебирался от одной вспышки воспоминания до другой, через реку беспамятья... Или небытия? Да, заржала хорда и вот тогда он впервые увидел его. Хмарь на небе разогнало, проглянул ослепительный квадрат Селены, стало яснее от холодного и колкого света, и тогда он различил в тени ниши существо. Тёмные провалы глаз с горящими в них красными угольками ненависти ко всему живущему, нездоровый, зеленоватый цвет кожи на голом торсе, и грязная рвань на бёдрах, в которой угадывались бывшие в далёком прошлом тёмно-синими штаны. Интуиция заменила отсутствие опыта. Позвоночник продрало холодом, он задрожал и, мгновенно развернувшись, бросился бежать, не разбирая дороги, по лужам, поднимая грязные фонтаны, хлюпая моментально промокшими ботинками...
Его осушило и согрело Солнце. Вокруг были горы и неряшливо разбросанные по округе дома, домишки и целые владения. Он шёл по дороге, невесть как поднятой над землёй на добрую сотню ли, а слепящий глаза куб Дневного Светила мягко касался его замёрзшего и дрожащего тела и дарил животворное тепло. На этой дороге было безопасно. Это, да ещё маленький заброшенный магазинчик - всё что осталось в памяти об этом этапе его странствия.
А потом были те самые, так запомнившиеся ему горы. Цветистая сумасшедшая кипень хрупких растений на скудном зелёном ковре травы. Стоящие у горизонта скалы с островерхими макушками и укрытые пологом снега. И невыразимо высокое небо того непостижимого ультрамаринового оттенка, каковой бывает только весной. С этого момента, теперь подвластная ему память, начинает услужливо разворачиваться, как свёрнутая для хранения лента су. В тот момент его так поразило кипение быстротечной жизни в горном разнотравье, что он машинально сорвал желтый цветок, вдохнул его пьянящий пряный аромат, завалился на спину и утонул взглядом в небе. Небо не давило на него сверху, не прижимало его плечи к земле, напротив, ему казалось, что он парит и небо было под ним, бездонное, с лёгкими клочками жемчужных облаков, и он держал на плечах эту траву, эти волшебные горы, эту землю, не позволяя ей упасть в небо. Ему стало легко, чувство покоя поглотило его и незаметно он уснул, сжимая желизну лепестков в руке.
Волею случая, этот цветок не превратился в труху в его кармане, лишь слегка поблекло буйство всех оттенков жёлтого цвета.
Он отвлёкся от дум, поднял голову и взглянул на сколоченный его руками столик в углу комнаты. На нем стоял горшок с тем самым желтым цветком, будучи пресаженным в землю он снова заиграл красками и выпустил нежно-изумрудный листок.
На миг в его голове промелькнула мысль, что там, "до", такого не могло случиться, чтобы засохшее растение вернулось к жизни, но мысль была слишком мгновенной и неосязаемой, чтобы её уловить и обдумать.
Тогда, в горах он впервые задумался о своём будущем существовании. Какая-то сила, поселившаяся в нём, привычно повелевала и он послушно исполнял её требования: нарыл земли, разглядывая, как та послушными компактными кубиками ложится из-под лопаты, и снова где-то на задворках его сознания словно сверкнула мысль "как странно" и уподобясь рыбе ушла в глубину быстрее, чем он смог её уловить. Как автомат, он собрал накопанную землю в суму, у скального выступа нарубил угля и камня, просеяв руками траву собрал несколько зернышек дикой сорницы. В мечтах он уже видел маленький домик из желтого камня, плетень вокруг нескольких грядок, напоённой водой, жирной, черной земли и себя бережно укрывающего землицей семена. В тот момент он уже ясно понимал, что так увлекшая его охота на рогатых карбо, приносящая ему от случая к случаю вкусное мясо, а ещё кожи на пошив одежды и брони, тачание обуви, слишком зависима от происков проказницы Фортуны.
А через несколько дней после этого события, он повредил ногу, убегая в ночном лесу от скелета. К счастью, скелет за ним не погнался, но наутро лодыжка распухла и попытка опереться на правую ногу вызывала боль до помутнения в глазах. Не могло быть и речи искать безопасности на дереве, карабкаясь на него с пульсирующей болью в ноге вечером! Оставалось только ползти, надеясь на милость Фортуны, что лес закончится раньше, чем наступит ночь, принося в мир исчадий, отвергнутых адом.
И он полз, весь день, с краткими остановками для восполнения сил, и весь вечер, уже понимая тщету своих усилий, и чувствуя наступление, грозящей страшной смертью, ночи, живо представляя как коварная стерва Фортуна, вильнув тощим задом, отворачивается от него и отдаёт на растерзание созданий Тьмы. От ползанья по каменистой почве, усеянной камешками, сучками и еловыми иглыми, он разодрал рукава куртки в локтях и протёр левую штанину на бедре, и сквозь эти прорехи виднелась стёртая до мяса кожа, покрытая местами подсыхающей, местами сочащейся кровью. Его живот был в таком же состоянии, с тех пор, как где-то после полудня оторвалась последняя застёжка куртки, одетой на голое тело.
Привалившись к дереву, он заставил себя встать, твердо решив, не сдаваться покорно, как курик, тёмной нечисти, сражаться пока ещё может дышать.
-- Как глупо... -- прошептали его запёкшиеся губы и он подарил кривую ухмылку падающему в ельник Солнцу.
"Больше всего на свете мне хочется вновь увидеть лик Солнца, не умирать одному в ночи, как-то дотянуть до утра, снова, хоть разик, на полминуты, узреть карабкающийся на небосвод Светоч Дня, а тогда и умереть можно." -- заполнила сознание единственная мысль. Стоя на этом месте, он проводил осколки светила между стволами, в последний раз, и только тогда заметил на фоне пламенеющего закатного куба Солнца, как трафарет, двускатную крышу домика. Видение держалось миг, пока лучи Солнца простреливали ельник, затем стоящий вокруг лес мгновенно окутала тьма, лишь небо, постепенно отдающее свою силу набирающим яркость звездам сумрачно освещало полянку, где держась за ствол дерева стоял он. Больше мыслей не было, пока он полупрыгая, полушагая, торопливо ковылял к небольшому строению, крышу которого видел в последние мгновенья заката. Боль отступила, как всегда бывает, стоит встретится с грозящей гибелью, лишь тупыми волнами расходясь от лодыжки по телу.
Домик был небольшой, бревенчатый, дверь открылась легко и сразу: замков на двери отродясь не водилось, только внушительный засов с внутренней стороны. На этом достоинства домика и заканчивались: внутри кроме верстака, печи и сундука с хозяйскими вещами, было хоть шаром покати, а широкие прорубленные окна не знали стекла и холодный и влажный, тягучий ночной воздух беспрепятственно вливался через них в дом. Сука Фортуна обнадёжив, снова швырнула его в полымя. К счастью, в доме был потолок, и осветив комнату факелами, он забрался на чердак, забился в угол, обнажил меч и вскорости забылся тяжёлым сном. Раны немилосердно горели, расходясь кругами боли по всему телу, и проснувшись ночь он отрешенно подумал, что, пожалуй, Нутряного Огня ему не миновать. Но к утру стало лучше.
В первый из дней в лесном домике, он срубил пару молоденьких ёлочек на подпорки и скоро смог бодро прыгать на одной ноге вокруг домика. Позади домика обнаружилось озерцо, и он накопав песка выплавил стекло и остеклил пустующе оконные проёмы. Затем, дни потянулись своей чередой, он щадил ногу, собирал расстения, учился ловить рыбок в пруду, плавил железную руду, добытую раньше, в тех горах. И сокращал порции мяса, чтоб растянуть его на всё то время, пока нога не заживёт.
Полдюжины дней он прожил в этом домике, питаясь вяленым мясом карбо из оскудевающих запасов, добавляя к ней когда пучок лесной кислицы, когда яблоко, затерявшееся в листве, когда небольшого окунька, пойманного руками. Тогда он и понял ту нехитрую истину, что охота может быть лишь развлечением для здорового тела, а огород - основа существования в этом мире.
Он продолжил свой путь в воспоминаниях. В лесном домике, он изготовил каменные инструменты и железный меч, о том, чтобы позариться на хозяйское добро, речь даже не могла зайти -- этот дом спас ему жизнь, а со старухой Судьбой и молодухой Фортуной не шутят. Уже собравшийся уходить, он выложил из сумы немного угля в благодарность за спасение и на мятом клочке бумаги с оставшимися от надписи буквами "ЕДАЙ", написал благодарственную записку хозяевам и придавил её булыжником.
Позже он пополнил запас пищи, добыл много древесины. Еловый лес закончился, потянулся новый лес: стволы в 4 обхвата подпирали небо, буйство зелени и переплетения лиан мешали идти, это был тропический лес, он уже знал тогда это слово -- "тропический", но не сознавал откуда оно взялось. Та непостижимая часть его самого, что гнала от стеклянной комнаты до тропического леса, заставляла искать уголь и рыжие кубики железной руды, она делилась с ним знанием о Мире. Но он был занят тогда выживанием, чтобы замечать такие "мелочи".
- Голову можно сломать. -- фыркнул он, поднялся из жалобно заскрипевшего кресла и подошел к широкому окну его Собственного Дома. За окном, волны катили свои валы и с остервенением обрушивали их на песчаный берег, в бесплодной попытке смыть его. Брызги, захватив песчинки, бились в стекло и бессильно стекали вниз, оставляя грязные потёки. Восточный Океан штормило пятый день. Он развернулся и взглянул в окно напротив, выходящее на восток, рядом с которым стояла кровать. Там, волны, которым повезло миновать Остров Пятницы, демонстрировали свою спину и скоро растворялись в грозном Океане.
to be continued.
soon...
maybe...
soon...
maybe...
Чуть позжее будет стычка. А вообще я человек склонный к созерцанию, мне нравится описание мира, а не неистовая сеча.
